Естория. Уральцы на волоске от смерти

Вернувшись в январе из Индии, контроля ради посетила врача и узнала, что все стало хуже, чем просто плохо. Вопиющая протеинурия, предвестники почечной недостаточности и прогноз жизни около 5-10 лет. Меня, бешеную и живую, положили на стационар и назначили лечение… преднизолоном. Отныне я не знаю слова страшнее. Преднизолон. Гормон стресса с кучей побочных эффектов.

У меня отняли все. Отняли пьянки с друзьями, спорт, запретили материнство — стерпела. А потом отняли любовь к жизни, и это было последнее, что я по-настоящему ценила. У меня есть любимый человек, интересная работа и безумные друзья, но в их мир живых меня не пускал Преднизолон. Был, например, синдром Кушинга, когда щеки растягиваются от аномального накопления жира. Слабость мышц такая, что в ушах стучит при ходьбе по лестнице. Я чуть не порвала связку на руке, ведь преднизолон вымывает кальций, и все становится хрупким. Конечности немеют сразу после приема дозы.

Все потеряло смысл. Я часами лежала без чувств в луже слез. И жить стало незачем. Тогда ко мне впервые пришла мысль о суициде. И, боюсь, осталась со мной навсегда. Был такой день, когда я вернулась домой и попросила у моего Саши разрешения убить себя. Потому что мне показалось нечестным оставить его вдруг, а выносить этот ад сил не было. Один раз у меня забрали нож. И Саша попросил, чтобы я жила и терпела для него, если не хочу терпеть для себя.

Полтора месяца я провела в кромешном ужасе, думая, что это навсегда. Пыталась занять каждый час. Общалась со всеми, кто готов был слушать. Посещала все, на что хватало сил. Работала так много, как могла. Потом знакомый нарколог рассказал, что когда-то во мне рождалось чувство радости, и пока я есть, оно еще может родиться вновь. И прописал курсовые антидепрессанты. И стало можно жить еще немного.

Сейчас я почти забыла эти ощущения, как забываешь резкую зубную боль. Преднизолон почти уничтожил меня. И гипотетически обдумывая повторные курсы лечения, я неизменно выбираю один год полноценной жизни без запретов, чем в один прекрасный момент вскрыться в углу, когда за мной не досмотрят.

Самое трудное — это справляться с сильной физической болью долгое время. Какая-то неведомая сила отделила мои ноги от тела, доктора их приделали обратно, но они все никак не хотели снова становиться моими. Очень боялась, что совсем их лишусь и не смогу снова ходить, танцевать, кататься на велике. Когда я училась заново ходить, то чувствовала себя годовалым малышом, который падает, потому что ноги его еще не слушаются, и одновременно старой бабушкой, которая с трудом залезает в трамвай, потому что каждое движение причиняет боль.

Эта история научила меня жить здесь и сейчас. До этого я думала: «Не буду сегодня это делать, впереди еще много времени и более подходящих условий». Понимая, что «завтра» может не быть, по-другому относишься к людям, к своему времени, ко всему. Я стала искать ответы на вопросы: «Почему это со мной произошло? Была ли это случайность? И если нет, что я делаю не так?» Эта авария была уже второй в моей жизни, в первый раз, в детстве, я отделалась легким сотрясением. И почему-то я подумала, что если не отвечу себе на эти вопросы, то третий раз уже будет со смертельным исходом. Эти поиски привели меня в буддизм. Тогда, на газоне, начался мой новый путь — самый важный в жизни.

Мы отчалили при ярком солнце и полном штиле. Минут сорок шли на моторе, а потом глядим — ветерок поднимается и все усиливается. Мы впервые были на Байкале, а потому не знали, что это верный признак близкого шторма. Мгновенно потемнело, полил дождь, волны, разогнанные за пару сотню километров с юга, приехали сразу и все, метра по три-четыре каждая. Деваться нам уже некуда — мы на середине Байкала. Убрали паруса, завели наш убогий моторчик, чтобы хоть немного подруливать среди огромных валов. Потом началось страшное: ночь, ливень, свирепые волны. Бензин кончался быстро, поэтому Толя свешивался за борт и в промежутках между валами подливал горючку из канистры в моторный бензобак. Я держался одной рукой за ванту, другой держал Толю за ремень. Ослабь я хватку на долю секунду — он бы улетел. До дна километр, до берега — двадцать, температура воды +7. Если бы не гидрокостюмы, умерли бы от переохлаждения.

Это была тотальная очистка мозгов, после которой я понял несколько очень важных вещей. Первое — мы выжили только потому, что работали, как единый механизм. Оказавшись один на один с убивающей тебя стихией, мысленно прощаться с мамой-папой не получится — или ты немедленно мобилизуешься, или тебе конец. Во-вторых, мы поняли, что вляпались только из-за отсутствия опыта. А еще мы пришли к выводу, что Дедушка (так называют Байкал) нас пожалел. Потрепал слегка, пальцем погрозил — да и отпустил. Наверное, чтобы мы раз и навсегда выучили этот урок.

Врачи развели руками: ничего не можем сделать. Долгое время меня лечили от гастрита, и к моменту постановки правильного диагноза MALT-лимфома (онкологическое заболевание) была уже неоперабельной. Два месяца химиотерапии не дали никакого результата, а желудок уже не принимал ничего, кроме процеженной овсянки. Что я чувствовал тогда? Не помню. Для среднестатистического двадцатилетнего раздолбая такие переживания невыносимы даже годы спустя.

Исхудавший, ослабевший, я поехал в родную деревню на Южный Урал — попрощаться с близкими. В порыве отчаяния тетка потащила меня к местной бабке-знахарке.

— Поздно ты пришел, милай — не возьму я тебя. Помрешь при лечении.

— Я и так без пяти минут труп, — говорю.

Бабка подумала и дала мне какой-то чернющий горький отвар, целую кружку. После этого я на ногах еле держался, меня ветром шатало. Как потом объяснили мне медики, знахарка потчевала меня термоядерными дозами растительных ядов, но мой организм выдержал, уже через неделю я начал есть. Тогда бабка сменила схему лечения. Часов в пять утра будит, тычет в нос стебелек и говорит: иди вон на тот луг и нарви целый веник. Идешь по ледяной росе, рвешь, приносишь. Она этот веник — в мясорубку, сок отжимает и дает выпить. У бабки я прожил все лето. Появились силы, вернулся вес. Начал помогать по хозяйству. Сложно сказать, почему рак отступил — может, бабкины травки сработали, может, молодой организм. Этот вид рака слабо изучен, так что сложно сказать, как его можно вылечить. Осенью я зашел к врачу бодрый, отъевшийся на деревенских харчах. Он тут же послал «покойника» на анализы — чисто!

По всем литературным канонам, чудесное исцеление должно было меня преобразить. Но я вернулся в техникум и продолжил отжигать с друзьями, хлебал жизнь, как говорится, полной ложкой и ни к чему особенно не стремился. По-настоящему меня изменили женитьба и рождение сына — лишь тогда я впервые почувствовал реальную ответственность и потребность менять жизнь к лучшему.

Был у меня приятель, который много и нудно говорил о необходимости соблюдать осторожность на безбашенных индийских трассах. Но в эйфории я забыла обо всем. Села на скутер вторым номером к подруге — она была совсем неопытным водителем, рулила вторую неделю. Ехать было километра два от силы. Солнышко светит, птички поют, куры кудахчут — едем, болтаем. Последнее, что я помню хорошо — вылетевший из-за «слепого» поворота автобус. А дальше все как в тумане. Я не помню, как меня размотало, как отбросило на несколько метров. Не помню, как меня погрузили в скорую. В какой-то момент я очнулась, подняла голову и вдруг увидела, что я еду на деревянной повозке, а вокруг — рисовые поля и горы. И я точно знала, что это Китай прошлого века во время эпидемии холеры. В шоковом состоянии мозг может выдать самые удивительные картинки.

Конечно, это была иллюзия — конфликты и нытье по мелочам не исчезли. Но я поняла, что жизнь не может быть наполнена до краев только «радостью от каждого прожитого дня»: досадные мелочи нужны хотя бы в противовес счастливым моментам. А еще я поняла, что попала в аварию исключительно по собственной глупости. Я все знала, обо всем была предупреждена, но я села на скутер без шлема с неопытным водителем. После этого случая я стала замечать, как чудовищно часто гибнут люди именно по глупости, своей и чужой: не пристегнув ремень, бегая на красный свет через дорогу или разгуливая по ночным улицам. После этой аварии у меня на виске остался глубокий шрам. Сначала стеснялась и закрывала волосами, хотела свести. А потом оставила. Смотрю каждый день в зеркало и говорю: береги себя.