Дело Екатеринбурга. Монах Федотушка и его жертвы

— Единственное, к чему Федотушка питал большое тяготение — это посещение монастырей и беседы с богомольцами о жизни схимников юродивых и блаженных.

Однажды он сказал отцу: «Отец, отпусти меня в монастырь жить».

«Что-о?» — закричал Михаил Кабаков (так звали его отца). — «Ты хочешь сделаться лоботрясом, дармоедом? Да я лучше тебя живым в гроб уложу, чем в монахи пущу! Не смей об этом и думать. Тебе нужна не ряса, а жена».

Однако женитьба Федотушку нисколько не изменила к лучшему. Он также посещал Верхотурский монастырь, часто расспрашивая богомольцев о святых местах, о том, что и как говорят отшельники, что о них думают приходящие к ним паломники, по-прежнему «отлынивал» от работы под разными предлогами.

С женой Федотушка жил плохо. Оставить же ее с детьми и вообще бросить дом при жизни отца он не решался. Но как только старик умер, он сейчас же ушел из дома неизвестно куда, сказав жене только: «Справляйся тут, а я пойду спасаться».

— Богомольцы, тысячами стекавшиеся на поклонение мощам святого Симеона и приходившие к Федотушке за словом истины, разносили о нем молву по всей России, как о «блаженном» и «угодном Богу» человеке, устами которого говорит сама правда.

«Живших при нем женщин Федотушка постриг в монашество, причем дал им мужские имена. Так, например, Таисию Вдовину он назвал отцом Паксием, Клавдию Клячину — Алексеем, Аполинарию Кошенкову — Серафимом, Фаину Смирнову — Иоанном, Параскеву Черезову — Петром».

«Богослужение происходили обычно в полночь и носили характер чрезвычайного таинства. Таинство же заключалось в том, что на одну из самых красивых и молодых богомолок в это время снисходил „дух святой в образе Федотушки“.

Женщина эта заранее подготавливалась им для „таинства“. По его указанию послушники брали ее под руки и уводили в алтарь. В это время свет в зале потухал и молящиеся, упав на колени, замирали в безмолвном экстазе.

По окончании таинства сам Федотушка выводил „сподобившуюся“ из алтаря через царские врата при хоровом пении молитв и гимнов».

— И мужу твоему не сказывать? — спросил ее тот.
— Никому! Никому нельзя знать, что я — здесь, что мы — женщины! Иначе мы погибли! — простонала Федора.
— Как так?
— Да так. Если Федотушка узнает, что мы опознаны, то он нас всех живыми зароет в землю… Такое у нас уж правило, — пояснила она пораженному мужику. — Если кто из посторонних мужчин узнает, что мы женщины, то мы после этого должны умереть».

«Наряду с вышеизложенным свидетельскими показаниями установлено, что Федотушка ложился спать вместе с женщинами, которые, считая его святым, почитали за особое счастье касаться своим телом его тела, и что в этой близости к нему не было ничего „греховного“.

Одна свидетельница, сподобившаяся провести ночь со святым мужем, рассказывала так:
— Когда я осталась у них ночевать, то Федотушка сказал своим послушницам, чтобы они не лезли к нему в эту ночь и не мешали наслаждаться близостью.
— Бабы к нему льнули — страсть, что мухи к чашке меда! — закончила она свой рассказ».

«В начале сентября, часов около десяти вечера, после ужина Федотушка увел из нижней комнаты в верхнюю Марфу Ансупову в сопровождении Кошенковой, Ельчиной и Вдовиной. Там он одел ее в мантию и клобук, обул в белые чулки, надел на нее крест, дал ей в руки четки и снова увел ее в вниз, в свою церковь для „пострижения“.

Минут через десять Марфа Ансупова прошла через выходную дверь во двор, которую Федотушка запер снаружи на замок.

Немного погодя он вернулся к оставшимся женщинам один. Думая, что Марфа осталась в церкви, они не спросили его о ней. Однако на другой день, не видя ее, стали спрашивать, куда она девалась. Тогда Федотушка им ответил: „Я дал ей имя отца Павла, и Павел умер“.

В тот день, когда исчезла Марфа, Федотушка уходил в лес за доской, пилой и топором. А сама она незадолго перед этим рассказывала Вдовиной и Ельчиной, что ее мать, отводя ее к Федотушке, велела ей просить у него себе скорой смерти.

«Федотушка и ей отвечал сначала, что ничего не знает о жене солдата. Однако потом он сказал:
— Что о ней беспокоится? Она получила того, чего желала. Ей уж такую смерть Бог послал на ее пост и молитвы.

Спрашивали Федотушку о жене солдата и другие лица. На один из таких вопросов некоей Степаниды Волковой он ответил:
— Дело свершилось. Одежду я сжег».

Тогда в лесу, вблизи старого жилища Федотушки, было найдено в разных местах четыре могилы. По разрытии могил в трех из них оказалось по женскому трупу, а в четвертой был погребен мужской труп, принадлежащий монаху Ефиму.

«Когда Федотушке было предложено, не пожелает ли он отвечать на вопросы суда, то он сказал:

— Если вы судите меня, то судите, а не спрашивайте. Когда Иисуса Христа судили, то его не спрашивали».

«По предъявленному обвинению в убийствах Федотушка отказался давать какие-либо объяснения, но вот сам способ умерщвления прокомментировал:

— Я никого не душил! Вы, может, сами кого-нибудь душите!»